Малена Сегура Контрера
Медиасфера и кризис чувства[1]
Классические исследования воображаемого рассматривают данное исследовательское поле в нескольких основных аспектах: его мифологическом основании, его культурной матрице, его развитии в искусстве (в том числе широкие исследования по традиционному воображению в визуальном искусстве и литературной визуальности). Но вопросы, связанные с воображаемым предполагают непрерывное внимание и обновление, учитывая тот факт, что это живая и дышащая вселенная, особенно если мы говорим об отношении между культурной образностью и образными творениями современных медиа.
Необходимо избавить это понятие от результата взаимодействия культурного воображаемого и медиа воображаемого, чтобы понять, что, во-первых, медиа, в особенности массмедиа XX века созданы в контексте оригинального культурного воображаемого от наиболее особенного до наиболее архетипического, хотя и происходящего из центральной силы, и, во-вторых, что это делокализует особую энергию в своем движении, утверждая для воображаемых медиа центральное значение.
Эдгар Морин уделяет особенное внимание этому процессу в своей книге A cultura de massas no século XX (Массовая культура в двадцатом столетии), цитату из которой можно взять в качестве примера:
«Нет сомнения в том, что книги, газеты были благами, но культура и личная жизнь никогда не присутствовали в мире тем же образом – в более ранние времена вздохи призраков, шепоты ведьм, карлики, эльфы, речь гениев и богов, современная музыка, слова, волновые фильмы (пленки) – однажды индустриально произведенные и коммерчески реализованные. Эти новые блага наиболее человечны из всех, поскольку относятся к эктоплазме человечества, романтизированным любовям и страхам, некоторым событиям сердца и души»[2].
Если до середины двадцатого столетия медиа переиздавались с небольшими вмешательствами, а содержание культурного воображаемого, которое является древним и архетипическим и достаточно укорененным в общественном опыте, или, другими словами, стремилось «высказать сердце и душу», начиная с действия самих средств массовой коммуникации, сейчас они начинают создавать свою собственную версию этого воображаемого и распространять ее таким образом, чтобы было возможно придать этому процессу статус растущей автономии по отношению к культурному воображаемому. Эта новая версия изначально возникла в процессе отбора, редактирования, компоновки и ре-контекстуализации этих сущностей и их репрезентации в аудиовизуальных образах; можно сказать, что это весьма уникальное зрелище, наряду с созданием симулякра электронных медиа, который присутствует везде одновременно в своей технической осуществленности, а также полностью свободен от опыта социальной общности (то есть пережитый социумом, в особенности в общности происхождения, как заявляет Z. Bauman).
В отношении предложения, которое выдвигает Эдгар Морин по поводу Ноосферы, мы видим, что он рассматривает ее необходимой сферой «духовных существ», или «сущностей составленных из духовной субстанции и наделенных существованием. Происходя из самого вопроса, который конституирует культуру общества, ноосфера возникает как объективная реальность, неся с собой относительную автономию …»[3].
Следовательно, мы можем полагать, что существа Ноосферы архетипической природы подвергаются отношению настолько стандартизированному в медиа, что символическая редукция порождает уникальную вселенную, которая поступательно движется от исходных корней отношения, создавая «духовных существ» отличной природы, принадлежащих своей собственной области, Медиасфере.
Мы должны повторить, что мы не полагаем, что Медиасфера – эта сфера отделенная от Ноосферы, но как ядро в сердце первой она росла титанически, так что постепенно переняла энергию других составляющих Ноосферы, тесня изнутри границы первой. Аналогия с опухолью может показаться безвкусной, но она вполне реальна.
Итак, вопреки исходному вдохновению народной культуры от мифических и архетипических корней, как отмечает Морин, Медиасфера постепенно раздувается и захватывает для себя власть, отделяясь в центр от других ядер культурного воображаемого.
Мы не должны недооценивать власть акта взгляда по отношению к фундаментальной природе визуализации электронных медиа. Смотреть, как мы знаем, это значит подпитывать экзогенные образы, другими словами, эти образы питаются нашей энергией и нашим вниманием. Это предположение было сделано Норвалом Байтелло Джуниор:
«Так как пища образов это взгляд, а взгляд это жест тела, мы преобразуем тело в пищу мира образов – я здесь отсылаю к одному из возможных типов потребления образов (iconophagy)»[4].
С другой стороны, образы, которые нас захватывают, составляют пищу нашего процесса воображения.
Нарастание экзогенных образов, которые мы встречаем в городских средах (либо в городах, либо в виртуальной среде) катализирует все наше время и энергию, и поэтому мы уделяем столь малое внимание эндогенным изображениям. Просто подсчитайте время, которое мы посвящаем телевизору, интернету, телефону в целом, и время, которое мы посвящаем снам, рассказам или записям снов, мечтам, досугу, размышлениям, медитации, танцу, или практике любой физической активности (практике, которая порождает внутренние образы, соматическо-двигательное, диалоги с бессознательным и открытость воле случая – не просто механической гимнастике).
В недавней книге по данному предмету мы рассматриваем это непрерывное производство экзогенных образов (производимых технически) в качестве стратегии, передающей вопросы, которые изводят нас из не воспринимаемой сферы боли к воспринимаемой / преобразованной сфере страха (cf. Cyrulnik) для которой у нас есть запрограммированный биологический ответ. Но, поворачивая содержание боли к вешнему образу, стремясь постичь его с помощью наблюдаемого образа, мы ту же процедуру переносим на мечты и внутренние образы. Бодрийяр великолепно это резюмирует, заимствуя высказывание Jacques Henric: «Разрушение власти означает воплощение в реальность всего того, что было в мечтах»[5]. Это было противопоказанием к признанию гиперреальности, которой почти никто не видел.
Естественно, этот проект «визуализировать всякую мечту», и всякую форму религии, восторжествовал потому что мы смогли переводить мечты и богов в некоторый вид товара. Это своего рода «потребление души», которое J. Hillman считает патологическим и безумным:
«Назвать потребление “безумным” значит отослать к незамедлительности удовлетворения, утилизации отходов, нетерпимости к препятствиям (конзьюмеризму), эйфории от безналичных покупок (по кредитной карте) и к полету идей, который визуализируется и закрепляется в журналах и телевизионной рекламе»[6].
Сегодня эти «идеи» уже больше не витают, они виртуально присутствуют везде одновременно, вездесущи в сети.
Феномен того, как производство Медиасферы восходит к Ноосфере становится ясным, когда мы резюмируем свидетельства традиционных фестивалей или популярных традиций (в большинстве своем устные), которые, пройдя через технико-идеологические медиа, особенно телевидение, меняют собственное восприятие себя, и пересказывают собственные истории и память в соответствии с медиа. Все происходит как в той шутке, где девочка идет к пластическому хирургу со своей фотографией, отредактированной в фотошопе и требует, чтобы он сделал так, чтобы она выглядела в точности как на фото, вне зависимости от того, сколько потребуется операций. Пример, конечно, гиперболизированный, потому что сам случай – крайний. Здесь показано обратное движение, в котором воображаемое, внушенное медиа, оказывает влияние и трансформирует культурное воображаемое, это движение лежит в основании того, что Бодрийяр в разное время представлял как триумф симулякра над любой формой идеи реальности.
Обращаясь к феномену теле морфоза, Бодрийяр утверждает, что мы живем: «… на подъеме всего общества к состоянию пародии на полный фарс, беспощадный возвратный образ собственной реальности»[7].
Силу медиа образа, образа / портрета, как медиатора социального взгляда, который дает способ узнавания другого, невозможно недооценить, обращаясь к вопросам формирования воображаемого.
В какой-то момент я думала, возможно ли использовать термин «медиасфера» во множественном числе, медиасферы, что признавало бы существование воображаемого, отличного от медиа самих по себе, однако, с одной стороны, очевидна эстетическая унификация, и, с другой стороны, преувеличение значения технической природы, так, не остается сомнений, что различия искусственны и более отвечают требованиям сегментации рынка (и соответственно стратегий продаж), чем законным требованиям символической культурной репрезентации. Ничто не может миновать медиа универсум, потому что любая попытка контр-господствующей реакции создать количественно значимую связность со временем пресекается, будучи вновь захвачена логикой неукротимого производства и тенденциями перестройки качества системного управления. Случай бесплатного программного обеспечения показателен; рожденное в движении контркультуры, оно продолжает оказывать сопротивление, но со значительными отклонениями от того, что принято считать его исходным проектом.
Сейчас мы хотели бы предположить, что механизмы роста и силы Медиасферы, особенно в контексте первичного Культурного Воображаемого – здесь важно понять, что мы имеем дело не только с воображаемым первобытных культур, но с воображаемым, порожденным универсумом ритуалов и практик, в которых события действительно переживаются прежде пространства вселенной представлений и симулякров, в котором события потребляются или симулируются а тело редуцируется – можно рассмотреть исходя из причин, лежащих вне экономических и политических мотивов, с которыми мы все знакомы, а также вне движения, которое маркирует формирование «культуры производства», возникшей в основном из веры в информационное общество (поздней грезы просвещения о том, что информация принесет рефлексию и свободный выбор).
Общество производства и утраты чувств
«Не хранить тайн. Говорить, говорить, и безжалостно общаться. Вот насилие, навязанное уникальному существу и его тайне. В то же время, это насилие, навязанное языку, потому что он тоже утрачивает свою оригинальность, он не больше, чем медиум, визуальный оператор, он утрачивает все ироническое и символическое измерение»[8].
Двадцатое столетие (и первая декада двадцать первого столетия) были разворачиванием сценария уникального процесса мультипликации производств. Общество производства есть также (и до сих пор) общество истерии, наводненное высказываниями, на подобии содержания блогов, но душа не в них, люди просто играют роли в фарсе цирка, что поддерживает бесконечные симуляции и где игра продолжается («the show must go on»).
Истерия ищет выхода, или достижения катарсиса в практике неограниченного эксперимента, как отмечает Ж. Бодрийяр (в Телеморфозе Telemorfosis) и Paiva (в Histeria na mídia).
Charles Mellman называет эту современную форму психологической истерии новой экономикой, для которой, среди прочего, характерны цели удовольствия (рассматриваемого в смысле производства), которое в действительности обнаруживает конец наслаждения. Сейчас тело (постоянно пребывающее в покое) больше не воспринимается как место разворачивания субъективности и потому может рассматриваться как объект, способный испытывать все, что угодно, его трансформация в машину производства очевидна, особенно учитывая техноцентрический контекст, с которым мы будем работать позже.
Дело в том, что помимо истерического выхода, есть мало смысла в этой массе производства, созданной лишь для демонстрации, чтобы служить маяком в море полном рифов … и где нет воды.
Развитие технических ресурсов бесконечного воспроизведения производств и растущая возможность беспрерывного действия средств информации были бесспорно двумя основными факторами обобщенного производства, социально значимыми, как будто самый смысл существования зависит от них (Я подключен, потому я есть).
Конрад Лоренц уже в 70-х точно диагностировал нечто, что он назвал «необходимым шумом» – ответ на то, как мы обращаемся с утратой чувств. В этом отношении он отмечал: «Нет другого объяснения для необходимости шума, настоящий парадокс, если мы будем рассматривать неврастению современного человека, помимо случаев, когда нечто нужно заглушить во что бы то ни стало»[9].
Все происходит так как будто чувства отсутствуют; человек производит / выпускает, тщетно пытаясь заполнить существующую пустоту, пустоту, с которой невозможно ничего сделать. Это продолжающееся производство лишь углубляет кризис производства чувств, в безнадежном напряжении включить чувства, особенно если они в большинстве случаев утеряны в насыщении.
В результате – тщетный поиск гипер-репрезентиции, пустота, которая подчеркивает растущую утрату символических сил человека.
Пост-юнгианский психиатр H. K. Fierz (в Psiquiatria Junguiana – в юнгианской психиатрии) говорит о кризисе общества как последствии утраты его главенствующих символов. Мы думаем, что не только главенствующие символы утрачены, но сама вовлеченность в символическое утрачивается сегодня. Только отчаянное производство остается.
Есть символическая сцена из фильма «Бегущий по лезвию бритвы» (Blade Runner), которая может быть отличной метафорой для этого процесса; это смерть одного из репликантов в фильме. Когда борец умирает, нет никакого выхода, кроме как ожесточенно продолжать бороться, с бешеной скоростью кидая ноги в воздух, ничего этим не добиваясь.
Естественно в этом случае мы не можем снизить значение отношения к этим формам коммуникации (если мы можем это назвать коммуникацией) с капиталистической системой. Беспрерывное производство и циркуляция товаров – очевидное преимущество капитализма и ситуация ясно отсылающая к марксистской экономической теории. В этом смысле мысль A. Gorz об экономическом и социальном феномене, который он называет «производство самости», то есть когда человек – продукт (личный стилист, личный продавец), и пролиферация производств, где блоги и твиттеры могли бы значиться самыми современными формами, есть феномен с аналогичными характеристиками. Производящее общество делает из образов, которые люди делают из самих себя, их новым капиталом, в этом процессе, где больше производства самости, мы можем увидеть именно трансформацию «самости» в капитал (рабочий капитал).
Однако эта интенсификация производства, аналогичная усилению производства, указывает на кризис капитализма, где его пика невозможно достичь. В действительности, A. Gorz предпологает, что капитализм не контролирует нематериальное, как он контролирует материальное производство, у нематериального своя автономия и, как описано ниже, территория виртуального всегда может быть заполнена воображаемым универсумом. Таким образом, новая «слепота глаза» (в принимающей роли) есть также ироническое завершение производства / разрыв общества.
Это происходит из-за живучести этого жеста и в некоторой степени отчаянного и бесконечного гипер-производства, которое составляет медиасферу. Медиасфера характеризуется согласованным происхождением из этого процесса, сконцентрированного на осуществлении максимального производства и минимального чувства.
В завершении мы можем сказать, что при том, что общество производства есть другая сторона общества потребления, в том процессе, в котором мы больше не знаем, до какой степени истерия производства служит причиной вынужденного потребления и практик аддикции, не есть ли они (эти общества то, что увеличивает пустоту, где дико отражается производство.
Литература
BAITELLO jr., N. A era da iconofagia. São Paulo: Hacker, 2005.
BAUDRILARD, J. As estratégias fatais. R. de Janeiro: Rocco, 1996.
Telemorfose. R. de Janeiro: Mauad, 2004.
BAUMAN, Z. Comunidade. R. de Janeiro: Jorge Zahar Editor, 2003.
CONTRERA, M. S. Mídia e pânico – saturação da informação, violência e crise cultural na mídia. S. Paulo: Annablume, 2002.
Mediosfera – meios, imaginário e desencantamento do mundo. S. Paulo: Annablume, 2010.
CYRULNIK, B. Do sexto sentido. Lisboa: Inst. Piaget, 1999.
FIERZ, H. K. Psiquiatria Junguiana. S. Paulo: Paulus, 1997.
GORZ, A. O imaterial – conhecimento, valor e capital. S. Paulo: Annblume, 2005.
HILLMAN, J. Cidade e Alma. S. Paulo: Studio Nobel, 1993.
LORENZ, K. Os oito pecados mortais da civilização. Lisboa: Litoral, 1973.
MORIN, E. O método 3. Lisboa: Publ. Europa-América.
Cultura de massas no século XX. 2 vols. S. Paulo: Forense-Universitária, 1990.
PAIVA, R. A histeria na mídia. R. de Janeiro: MAUAD, 2000.
PIERUCCI, A. F. A magia. S. Paulo: Publifolha, 2001.
O desencantamento do mundo. S. Paulo: Ed. 34, 2003.
Malena Segura Contrera (Paulista University – Brazil)
«Mediosphere and the crisis of sense»
Перевод с английского Шалаевой А. В.
